Публикуется по книге: Дубровина Т.А., Ласкарева Е.Н. Заратустра. - М.: Олимп; ООО "Фирма "Издательство ACT", 1999. - 208 с.


МОСТ МЕЖДУ МИРАМИ

 

Избавь меня. Господи, от человека злого; сохрани меня от притеснителя.
Они злое мыслят в сердце, всякий день ополчаются на брань.
Изощряют язык свой, как змея; яд аспида под устами их.
Соблюди меня. Господи, от рук нечестивого, сохрани меня от притеснителей, которые замыслили поколебать стопы мои.

Псалом Давида

Рожденный в любви

Итак, фраваши, то есть душа Заратустры, существовала еще в Эру Творения — за шесть тысяч лет до рождения пророка на земле, в семье Порушаспы и Дукдауб. И все эти шесть тысячелетий злые силы панически боялись появления лучезарного младенца, а потому сделали все возможное, чтобы предотвратить гибельное для них событие.

...Жил в одном селении человек по имени Фрахимраван. Он женился, и жена его понесла. Однажды беременная женщина подошла помолиться к алтарю, на котором пылал священный огонь, и вдруг почувствовала, будто само пламя проникает в ее тело и наполняет его живительным теплом.

А вскоре односельчане заметили, что на их алтарь не надо подкладывать дров: огонь горит сам собою, не угасая ни днем ни ночью.

Жена Фрахимравана родила девочку, которую нарекли Дукдауб. Итак, Фрахимраван — имя деда Заратустры по материнской линии.

Дэвы и сам их покровитель Ангро Майнью задумали сжить Дукдауб со свету до того, как она станет матерью пророка: они знали о ее высоком предназначении.

Когда девушке исполнилось пятнадцать лет, они наслали на ее родное село одновременно три бедствия: невиданно холодную зиму, страшную болезнь — чуму да еще разрушительный набег кочевников. А жителям внушили лживую мысль, что Дукдауб колдунья и что все несчастья произошли из-за ее злой ворожбы.

Охваченные безумием, соседи, поверив этим измышлениям, изгнали прочь семейство Фрахимравана. Дукдауб горевала и винила себя. Но однажды во время молитвы она услышала Голос:

— Не горюй о том, что потеряла дом и кров, о юная Дукдауб. Вскоре ты обретешь новую родину и прославишь ее навеки.

Наконец, после долгих скитаний бездомное семейство достигло богатых обширных владений Падирагтараспа из рода Спитамы. Молодой сын хозяина, Порушаспа, увидел девушку и сразу влюбился в нее. Вскоре сыграли свадьбу. И Дукдауб родила двоих сыновей — это были обычные мальчики, здоровые и веселые.

Все это происходило на земле, среди людей, но легенда гласит, что и на небесах готовились к великому событию. Ведь истекали три тысячи лет, отпущенные Ахура Маздой на Эру Смешения Добра и Зла, и вот-вот должно было начаться их Разделение.

— Заратустра не может родиться точно так же, как остальные, — молвил Благой Дух, призвав к себе Бессмертных Святых, Амеша Спента. — Ведь в нем соединятся две сущности — божественная и человеческая. Его устами я сам буду говорить с людьми, и он станет первым пророком маздаяснийской веры.

Тогда Бессмертные Святые нашли стебель волшебного растения Хаомы длиной в человеческий рост и поместили в него фраваши будущего пророка, а Хаому положили в птичье гнездо на берегу Дареджи. Птицы обрадовались: с этого дня змеи перестали заползать в гнездо и поедать снесенные яйца.

Там, высоко на дереве, и нашел Порушаспа заветное растение, принес домой и выжал из него сок — так он стал четвертым жрецом Хаомы.

Капля за каплей сочилась золотистая жидкость в чашу, а в это время на окрестные луга точно так же, капля за каплей, проливался благодатный, волшебный теплый дождь.

Растения напитались этой живительной влагой, а шесть молодых белых телок с желтыми ушами, которые паслись на лугу, насытились сочными травами. И к вечеру у двух коров, не покрытых и не телившихся, вымя наполнилось молоком.

Дукдауб по приказанию мужа подоила коров, и Порушаспа смешал молоко с Хаомой. Получился чудесный пьянящий напиток, любящие супруги вместе выпили его и возжелали друг друга.

Они слились в объятиях, лаская друг друга и мечтая зачать еще одного, третьего ребенка. И не знали, что светлая сущность Заратустры уже вошла в их тела вместе с волшебным хмельным питьем и что их следующее дитя окажется необычным.

Вдруг им показалось, что кто-то посторонний подсматривает за ними. Смутившись, мужчина и женщина отпрянули друг от друга. Но никого не было поблизости.

Так повторялось три раза — и трижды супруги размыкали страстные объятия. Они и не думали, что вовсе не люди, а злобные дэвы хотят помешать зачатию их третьего ребенка.

— Не смей прикасаться к этой женщине! — нашептывали они. — Отдались от нее!

Наконец, Порушаспе надоело это бормотание. Больше не обращая внимания на помехи, он крепко прижал к себе желанную Дукдауб и уже не отпускал ее...

...До сих пор существует поверье, что дети, рожденные в любви, вырастают особенными. Теперь это подтверждено научными и медицинскими исследованиями. И лучше всего для ребенка, если любовь родителей гармонична: сочетает в себе и духовную, и физическую ипостаси.

Так же относится к любви и Авеста. Распутство, по авестийскому закону, считается большим грехом, однако и аскетизм это гуманное учение не только не приветствует, но и осуждает. Авестийскому своду нравственных законов чуждо всякое ханжество.

Поскольку в Авесте нет понятия первородного греха, то нет и презрения, осуждения в отношении к телесным радостям, в том числе эротическим. Наоборот, они считаются благим, богоугодным делом, как и все то, что делает человека счастливее. А если кто и отнимает у юноши и девушки взаимное любовное влечение, так это прислужники Зла.

Если двое, полюбив, решили создать семью, то пусть они будут верны своему избраннику, и пусть наслаждаются друг другом со всей полнотой...

“Ведь неудовлетворена та земля, которая долго лежала невспаханной, которая должна быть вспахана пахарем, желающая для этого хорошего от поселянина, так же как молодая женщина, хорошо сложенная, которая долго ходит бездетной, желающая для этого хорошего от мужа”...

Заратустра был зачат и рожден в любви, и жизнелюбивая вера, которую он будет проповедовать, окажется насквозь проникнутой любовью...

Покушения на младенца

Ангро Майнью и его прислужникам не удалось предотвратить рождение Заратустры. И тогда они задумали убить новорожденного малыша.

Эту черную миссию поручили колдуну Дурасробу, жившему неподалеку от дома Порушаспы. По странной иронии судьбы злой колдун — карапан носил то же имя, что и один из далеких предков пророка (в десятом колене).

Злодей как раз размышлял о том, как ему проникнуть в дом Порушаспы, и вдруг, к радости своей, увидел: отец сам несет к нему запеленутое дитя! Оказалось, что Порушаспе не давал покоя смех малыша и слова, произнесенные им при рождении, и он решил посоветоваться по этому поводу с человеком, слывшим искусным толкователем всяких загадочных явлений

Вместо того чтобы рассказать молодому отцу всю правду, Дурасроб потянулся к ребенку, чтобы “раздавить лапами его нежную головку” (именно такой “дэвовский” лексикон используется в Авесте для описания всевозможных злодеев как человеческой, так и не человеческой природы). И тут же колдун отдернул лапы: высшие силы не дали ему прикоснуться к детскому тельцу.

Тогда колдун, уподобясь дикому зверю, вздумал прокусить головку Зардушта клыками. И вновь у него ничего не вышло. Наоборот, младенец стал вновь лучиться сиянием. И Порушаспа, испугавшись, забрал сына домой.

Пришлось Дурасробу прибегнуть к заклинаниям: раз не удалось сразу разделаться с ребенком, негодяй решил действовать не напрямую, а через отца. И это как будто удалось: колдун внушил Порушаспе жуткий страх перед собственным маленьким сыном. И вот уже завороженный отец вновь идет к дому колдуна и сам просит: “Убей Заратустру!”

Потирая ладони от предвкушения удачи, Дурасроб подбросил в очаг охапку сухих дров и велел отцу положить сверху ребенка. Тот послушался.

Всю ночь ждали они гибели Зардушта, но огонь в очаге так до утра и не разгорелся, он едва тлел, только согревая будущего пророка. А на рассвете прибежала любвеобильная мать, схватила дитя и унесла домой. Над материнским разумом колдовские заклятия не имели силы.

Заратустра был поручен заботам семи нянек. Может быть, именно с тех времен и пошла поговорка: “У семи нянек дитя без глазу”, — потому что потерявшему разум Порушаспе удалось снова забрать малыша и отнести его к колдуну.

На сей раз Дурасроб решил использовать иной способ детоубийства. Он положил ребенка поперек узкой тропы, по которой каждый день ходило к водопою стадо быков, чтобы огромные животные растоптали младенца и их тяжелые копыта смешали его останки с дорожной пылью. Таким образом, даже следы преступления будут стерты и никто не догадается о его злодеянии.

Не знал невежественный колдун о том, что души домашних животных благоволят Заратустре. Ведь первое пророчество о его грядущем рождении прозвучало много веков назад — и как раз из уст быка!

Авеста сохранила предание о том, как одного из священных быков пытались убить, дабы он не протоптал справедливых государственных границ. Обреченный на заклание бык увещевал своих губителей человеческими словами:

— Не делайте этого! Пройдет время, явится в мир Спитама Заратустра и обличит вас перед Ахура Маздой!

Таким образом, получается, что животные предвидели приход пророка раньше людей и были уверены, что он станет не только защитником рода человеческого, но и покровителем домашнего скота.

Древние биографы доносят до нас и бытовые подробности жизни семейства Заратустры: в их хозяйстве щедро заготавливали корм не только для собственных стад, но и для соседских, особенно в неурожайные годы, когда изголодавшиеся животные “до того доходили, что отъедали друг у друга хвосты”.

И вообще Первобык был создан прежде Первочеловека, и в зороастрийском учении — в этой религии мирных земледельцев и скотоводов — благое трудолюбивое копытное фигурирует неоднократно: к примеру, арийцы рассеялись по всему миру на спине быка Сруво...

...И вот Дурасроб с Порушаспой услышали топот и мычание — приближалось стадо. Быки раздували ноздри от жажды и нетерпения, они уже чуяли близость воды и ускорили бег. И вдруг один из них вырвался вперед и встал посреди тропы как вкопанный, загородив собой младенца.

Пришлось остальным свернуть с привычного пути и двинуться обочиной. Тот же маневр бык проделал, когда стадо шло обратно: заслонил Зардушта уже со стороны водоема.

А на рассвете во второй раз прибежала Дукдауб и забрала сына.

Сорвалась еще одна попытка погубить Заратустру. И Дурасроб предпринял следующую: в точности повторил свои действия, только положил дитя на пути конского табуна. И опять его ожидал полный провал: ребенка точно так же спас конь.

И в третий раз любящая мать на рассвете унесла свое чадо невредимым.

Но помутившийся разумом Порушаспа не унимался: все еще умолял колдуна избавить его от сына. И Дурасроб измыслил вот что: раз благие животные не причиняют вреда новорожденному, то пусть он станет жертвой храфстра — таким неблагозвучным словом, фонетически подражающим шипению и звериному рыку одновременно, авестийцы называли всех вредоносных представителей фауны: насекомых, змей, хищников и других паразитов.

Колдун нашел логово недавно ощенившейся волчицы (храфстровского зверя) и дождался, пока она отправится на охоту. Тогда он убил волчат и оставил среди их трупов Заратустру. Он был уверен: самка вернется и растерзает дитя, мстя за свое потомство.

Но случилось иначе. Волчица и не глянула на подкидыша. Она стала как безумная горестно облизывать своих волчат, надеясь, что они еще живы.

Дурасроб решил, что ребенок умрет в логове зверя и сам, от голода, отлученный от материнской груди. Но и тут карапан просчитался. К волчьей норе прискакала круторогая и густошерстная горная овца Куришк и напоила ребенка своим молоком. И она же на рассвете привела туда Дукдауб.

Мать прижала сына к сердцу и поклялась больше никогда никому и ни за что на свете не доверять свое любимое дитя.

А Порушаспа однажды подслушал, как колдуны, приятели Дурасроба, судачат между собой. И самый мудрый и сильный из них, Брат-реш Тур, признается, что крошка Заратустра во много раз мудрее и сильнее его и убить его сейчас им, карапанам, не под силу.

Услышал Порушаспа, что ребенку покровительствует сам Ахура Мазда, и все страхи, наведенные черными силами, покинули его. Стали они с Дукдауб, как говорится в сказках, “жить-поживать да добра наживать”, но...

Лишь сказки на такой мажорной ноте заканчиваются.

Поединок предсказателей

Безбедное существование славного семейства продолжалось только семь лет. За это время Дукдауб родила еще двоих сыновей. Вот как звали братьев Заратустры: старших — Ратуштар и Рангуштар, младших — Нотарига и Ниветиш.

Герой нашего повествования был средним: он родился и в самой середине — как своей семьи, так и всемирной истории в зороастрийском исчислении, то есть через три тысячи лет после первой схватки Благого Духа с Духом Зла и за три тысячелетия до их последней битвы.

В авестийском учении середина не означает усредненности: она символизирует принцип вселенской гармонии, всеобщего равновесия, великого чувства соразмерности. Это, например, симметрия и взаимодополнение земного и небесного, телесного и духовного...

Но злые силы все еще мечтали помешать восстановлению мировой справедливости. Так, не успокаивался и колдун Дурасроб. Семь лет он не находил себе места оттого, что не удалось ему выполнить черную миссию.

И вот, убедившись, что Порушаспа больше не намерен обращаться к нему, он наконец сам отправился во владения потомков Спитамы, для надежности позвав с собой былого единомышленника, могущественного карапана Брат-реш Тура.

Детей Порушаспы колдуны увидели еще издали. Несмотря на юный возраст, мальчики не просто резвились, а по-взрослому трудились: сообща строили хижину.

Бессовестные колдуны тут же принялись произносить заклинания, чтобы смутить детский разум. Иными словами, стали подбивать мальчуганов на нечестивые слова и поступки. И дети, поддавшись, начали болтать глупости и непристойности. Все, кроме Заратустры.

Недалеко было и до совершения неприглядных поступков, если бы не средний брат, сохранивший ясность рассудка: ему удалось удержать остальных. Так семилетний мальчик выдержал свое первое испытание.

Разочарованные поражением в этом небольшом поединке, карапаны тем не менее как ни в чем не бывало отправились в дом Порушаспы, прикинувшись дружелюбными гостями, вздумавшими просто навестить хорошего старого знакомого. Действительно, хозяин, как они и ожидали, встретил их радушно, пригласив к трапезе.

В авестийской культуре есть такое понятие — Арьяман. Оно означает “арийское дружелюбие, гостеприимство”. Изменить правилу Арьямана мог лишь человек недостойный. В “Младшей Авесте” Арьяман уже персонифицирован, он покровитель мирного оседлого образа жизни и противостоит свирепому Айшме — дэву насилия. Так что, к примеру, нацисты XX века, объявив себя истинными арийцами и на этом основании вторгаясь в чужие страны и уничтожая миллионы жизней, на самом деле были антиарийцами....

Однако вернемся к старинному преданию. Хлебосольный Порушаспа приказал накрыть стол, и посетители с жадностью съели все угощение. После еды Дурасроб вознамерился совершить благодарственную службу богам — наивный хозяин дома не подозревал, что гость будет молиться темным силам, которые ему покровительствуют.

Но тут, к счастью, вернулся домой Заратустра.

— Отец! Ты не должен поклоняться богам Дурасроба! — воскликнул мальчик, вызвав неудовольствие чересчур доверчивого родителя непочтительным отношением к гостям.

Колдуны же были потрясены недетской зрелостью и прозорливостью ребенка. Они разъярились. Более умный и выдержанный Брат-реш Тур промолчал, а Дурасроб, вместо благодарности за гостеприимство, вскочил из-за стола и стал пророчить Заратустре мучительную смерть.

— Жаль только, — кричал он, — что счастье убить тебя выпадет не мне!

Маленький Заратустра не испугался мрачных предсказаний и возразил в ответ только одно:

— Не думаю, что мой убийца будет счастлив...

Да, искусные колдуны умели предсказывать будущее, но только в пределах земной, конечной, человеческой истории. Перед пророком же еще в детстве, до того как он начал проповедовать, приоткрылась самая сокровенная завеса времен: он видел грядущее во всей его беспредельности. Знал, что случится и после его собственной смерти, и после конца света...

И еще добавил тогда семилетний Зардушт, что предвидит скорую кончину самого Дурасроба. Колдун оцепенел от ужаса и долго оставался неподвижным. Опомнившись, он, однако, повторил свою угрозу и услышал от ребенка тот же ответ. И опять окаменел от страха. Но, очнувшись, вновь принялся за свое и в третий раз услышал пророчество семилетнего мальчика.

На сей раз объятый страхом карапан простоял точно каменный истукан “столько, сколько тридцать кобылиц простояли бы, если бы их доил только один человек”.

Придя в себя, он опрометью бросился из дома, приказав немедленно запрягать коня. Но злодей успел отъехать совсем недалеко — всего несколько парасангов, то есть едва успел исчезнуть из поля зрения жителей селения. Тут его и настигла смерть.

Свод догматических авестийских трудов “Денкарт” описывает это событие в самых живописно-мрачных красках, достойных современного триллера: “Страх овладел им. Колдун остановил коня. Вдруг его семя излилось и разорвало его шкуру, поясница отломилась от бедер, — и он издох тут же, а следом его потомки, а следом и потомки его потомков”, то есть у Дурасроба не осталось детей и внуков.

А Брат-реш Тур до поры до времени затаился. Его час еще не настал. Заратустре еще предстояло вырасти, возмужать и совершить множество славных деяний...

Мост между мирами

Существуют предположения, на наш взгляд, весьма убедительные, что именно в семилетнем возрасте, то есть как раз в пору столкновения с Дурасробом, умного и не по годам развитого Зардушта отдали на обучение священству.

Атраваны, или заотары — служители древнеарийских культов (разумеется, дозороастрийских, ведь пророк еще не успел провозгласить постигнутого им впоследствии Единобожия), передавали свои знания ученикам изустно. Они

обучали обрядам, заставляли запоминать наизусть гимны и мантры, призывающие богов-покровителей.

Но, возможно, еще важнее то, что питомцы заотаров не ограничивались усвоением раз и навсегда установленных догм, а учились и сами импровизировать стихи, обращенные к высшим силам.

Таким образом, у детей и юношей не только пробуждался религиозный экстаз, но и развивался поэтический дар. А Заратустра, несомненно, был великим поэтом: в этом каждый может убедиться, ознакомясь с его стихотворным наследием.

Гаты — песни и гимны, сочиненные им, — звучали на гатическом диалекте, который намного древнее авестийского, в свою очередь считавшегося уже мертвым к тому времени, как разрозненные тексты Авесты были вновь собраны и записаны. Тем не менее по образности, метрике, глубине мысли и способности к метафизической абстрактности гаты Заратустры намного опередили свое время, а в чем-то звучат и сегодня более чем современно.

Искусство импровизации не могло не способствовать и становлению самостоятельности мышления. А значит, выходец из древнеарийской школы священства мог, имея, естественно, природные задатки провидца, талант мыслителя и отвагу, принести в мир некую совершенно новую, доселе не слыханную религиозную идею. Что Заратустра и сделал...

...Но вот наступил срок совершеннолетия Заратустры: ему стукнуло пятнадцать. Историки считают, что в этом возрасте он уже стал полномочным священнослужителем — неизвестно, правда, какого именно божества.

И тогда же Порушаспа, по требованию взрослеющих сыновей, решил разделить между ними свое имущество.

После земель и недвижимости дошел черед до множества богатых одежд и дорогих тканей, хранившихся в кладовых, — отец пророка был состоятельным человеком.

Из всего предложенного великолепия лишенный жадности Зардушт выбрал на первый взгляд сущую безделицу — пояс в четыре пальца толщиной. Отрок тут же повязал его поверх одежды.

С тех пор пояс кусту — обязательная принадлежность одеяния зороастрийца. Он сплетается из 72 шерстяных нитей — именно столько глав (ха) насчитывает “Ясна” (“Поклонение”, “Почитание”) — тот раздел Авесты, в который входят и гаты, сочиненные самим Заратустрой и наиболее чтимые последователями маздаяснийского вероисповедания.

Любой совершеннолетний зороастриец обязан ежедневно совершать ритуал развязывания и пс-вязывания пояса. Читая вслух молитвы, он обеими руками протягивает концы кусти перед собой, а при произнесении имени проклятого Духа Зла взмахивает ими, словно отгоняя от себя всякое влияние Ангро Майнью.

Кто в этом плотском мире,
Спитама Заратуштра,
Все имена изустно
Промолвит днем ли, ночью,
Промолвит ли вставая,
Промолвит ли ложась,
Повязывая пояс,
Развязывая пояс,
Из дома уходя,
Из рода уходя,
Страну ли покидая...

Мы привели отрывок из Ормазд-яшт, гимна Ахура Мазде (перевод И. Стеблин-Каменского), который предписывается обязательно читать при перемене места жительства.

И наверное, именно так, взмахнув концами своего плетеного пояса — отцовского наследства, — и ушел Заратустра из отчего дома странствовать по окрестным поселениям, когда ему исполнилось двадцать лет.

К тому времени он стал привлекательным, высоким молодым человеком. Авеста дает нам даже представление о его комплекции. Сама Истина, благая Аши, обращается к нему так:

Красив ты, Заратуштра,
Прекрасен ты, Спитама,
Со стройными ногами
И длинными руками...

Он был молод и жаждал обрести ее, лучшую Истину. Видимо, те знания, которые он получил за время учебы и собственных первых опытов в качестве заотара, показались ему недостаточными, неполными, а может быть, и искаженными. Хотя среди окружающих он еще в юности прослыл мудрецом.

Например, однажды молодой Заратустра помог людям преодолеть неглубокую и не очень широкую, но бурную реку с такими губительными водоворотами и мощным течением, что никто не в состоянии был пересечь ее ни вплавь, ни вброд.

Семь человек, а были это слабые женщины и немощные старики, стояли на берегу и сокрушались, не зная, как им перебраться.

Тогда подошедший к бурлящему потоку Спитама Заратустра посоветовал им выстроиться в цепочку и крепко взяться за руки. Сам же, встав впереди, присоединился к ним и перевел всех на противоположный берег.

“Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке”, — строчки из песни Булата Окуджавы словно иллюстрируют этот эпизод из Авесты. Однако вереница людей, поддерживающих друг друга, символизирует не только содружество и взаимопомощь.

В зороастрийском учении этот человеческий мост послужил прообразом мистического моста Чинват (или Чинвато-перето — Переход-разлучитель), по которому умершие уходят в загробный мир.

Ученые спорят о том, существовало ли представление о Чинвате в древнейших арийских верованиях или это собственное теологическое введение Заратустры? Как бы то ни было, легенда красива и поэтична, и мы перескажем ее вам.

Чинват выстроен не из камня или дерева, а из лучей света. Одним концом своим он опирается на высочайшую вершину Хара Березайти.

Неосязаемый, духовный, он тем не менее может быть очень крепким и прочным, но порой бывает и предательски ненадежным.

Дело в том, что мост Чинват — “механизм” сложный.

“Он подобен многогранному лучу; одни грани у него широкие — в девять копий их ширина, а другие узкие и острые, как лезвие отточенного кинжала. Когда души праведников и грешников приходят к Чинвату, он поворачивается к праведникам широкой гранью, а к грешникам — узкой.

Чем больше человек совершил в земной жизни грехов, тем уже Чинват становится под его ногами”.

Помимо этого хитроумного приспособления мост охраняется еще и двумя собаками.

Собаки в зороастризме считаются священными животными: ведь они стерегут от чужого посягательства дом и скот — основу основ благополучия оседлых арийцев.

Умышленно убить пса — непростительный грех, за это злодеяние душа после смерти как раз и сорвется с Чинвата и провалится в темную бездну, в преисподнюю — Дужахву.

Оставить собаку голодной — также тяжкий грех: ее надо покормить, прежде чем самим приступить к трапезе, и выделить при этом животному лучшие, самые жирные куски. Этот обычай, как и подкладывание сухих дров в священный огонь, тоже своего рода жертвоприношение: считается, что пища, съеденная собакой, достается фравашам — душам предков.

Итак, два пса оберегают Чинват. Быть может, это связано со странным погребальным обычаем ариев, в котором собаки, белые, желтоухие, четырехглазые (с двумя пятнышками на лбу), непременно принимали участие. Дополнительные “глаза” якобы помогали им видеть смерть, а их пробег по тропе, где пронесли мертвое тело, способствовал очищению пространства от дэва тлена и разложения, который мог перекинуться на всех, кто находится поблизости. Можно предположить, что древние арийцы знали о стерилизующих качествах собачьей слюны: они вообще были весьма сведущи в медицине и целительстве.

На мосту же Чинват псы-стражи не лают и не рычат на покойного грешника, а, напротив, встречают его... молчанием. А праведника, наоборот, поддерживают своим визгом и воем. Видимо, для того, чтобы он чувствовал себя в безопасности, надежно охраняемым, как дома.

А еще на мосту Чинват умершего встречает та, которой вверено быть судией в оценке слов, мыслей и поступков человека: это Даэна — истинная Вера. Добродетельной душе она является в облике прекраснейшей, “статной, бодрой, высокой девы”, злодею — в виде страшной и отвратительной старухи.

И “сопутствуют ей святость, правда, власть, могущество. Эта дева низвергает зловредные души дурных людей во Тьму; души же людей чистых ее властью переходят по ту сторону недосягаемых гор Хара Березайти. Эта дева проводит праведников через мост Чинват, приобщая их к сонмам небесных язатов”.

Специалист по зороастрийской мифологии И. Рак вспоминает свою беседу с другим авестоведом И. Стеблин-Каменским, в которой тот обратил внимание на сходство легенды о Чинвате с русскими поверьями, связанными с переходом в загробный мир, в частности на строки из сказки П. Ершова “Конек-горбунок”: “Чтоб на том тебе свету провалиться на мосту!”

В самом деле, такое сходство есть. И сохранилось оно не только в литературных и фольклорных текстах, но и в самом языке.

Всем нам знаком, например, небесный мост, состоящий из лучей света. Это конечно же радуга.

Владимир Даль приводит другое принятое в некоторых областях произношение этого слова: райдуга, а также синоним, иносказательное прозвание небесного явления: покатый мост. Он также прослеживает связь радуги со смертью:

Радунец, радуница — “навий-день”, родительская, день поминовения усопших, “вешние поминки”.

Кстати, послепасхальную радуницу иногда называют еще днем Красной горки. Не воспоминание ли это о вершинах Хара Березайти? И не о том ли коварном мосте Чинват гласит русская поговорка: “Узка дорожка в рай, да обходу нет”? Ведь в христианском предании путь добродетельного усопшего к райским кущам иной — он пролегает по воздуху, где уж там ему быть узким!

В древнейших славянских легендах радуга — или рай-дуга — и вправду служит мостом между Явью и Навью (потусторонним миром). По ней переходят умершие и убитые через реку Pa — так называли и земную Волгу, и небесную реку, подобную греческому Стиксу, пограничную между миром живых и обителью мертвых.

Любопытную русскую сказку о загробном мире приводит известная фольклористка периода “серебряного века” Е.Н. Елеонская. “Девушка, спасаясь от брата, желающего взять ее в жены, провалилась и пошла на тот свет”. Нет никаких сомнений, что это отголосок зороастризма, на что исследовательница не обратила внимания. Сама противоречивость сюжета недвусмысленно указывает на его происхождение.

С нашей точки зрения, нелогично, что ни в чем не повинная героиня сказки куда-то провалилась. За что она наказана? Неужели за то, что противилась греховному желанию собственного брата? Но это — в нашем восприятии. А по Авесте, кровнородственные браки считались благом и поощрялись...

А вот еще один любопытный отзвук зороастрийского предания -— на сей раз в хорошо нам знакомой классической литературе. Заметим, Авеста была привезена в Европу и переведена на французский язык востоковедом Анкетилем Дюперроном в конце XVIII века, и с тех пор среди образованных людей не утихали дискуссии по поводу вновь открытого древнего учения. Обсуждалась Авеста и в России.

Эти ли общеевропейские интеллектуальные споры отразились в том отрывке, что мы намерены привести далее, или собственно славянские верования, мы не знаем. Писатель был сведущ и в том и в другом, ведь это сам Пушкин. Вспомним же хорошо знакомое: сон Татьяны из “Евгения Онегина” и поглядим на эти строфы с новой точки зрения:

И снится чудный сон Татьяне.
Ей снится, будто бы она
Идет по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена;
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой;
Две жердочки, склеены льдиной,
Дрожащий, гибельный мосток,
Положены через поток...

Помните, в компанию каких чудищ попадает героиня пушкинского романа? Прямо ад кромешный, в котором обитают отвратительные порождения... уж не самого Ангро Майнью? Очень похожи эти уроды на некоторые описания. Сон Татьяны страшен и подобен смерти, но он и пророческий — предсказывает убийство Ленского.

Вы спросите: но разве Татьяна Ларина — грешница? Такой светлый образ!

А как же! В этот момент она, несомненно, грешит — только уже с точки зрения христианской Церкви. Она гадает, ворожит, положив под подушку зеркальце, вместо того чтобы осенить себя крестным знамением! А потому и мосток в потусторонний мир перед ней — “дрожащий, гибельный”. К счастью, всего лишь во сне...

Битва на днепровских берегах

В мифологиях всех стран и континентов можно обнаружить некие общие мотивы. Но повторяются они, как правило, только до определенной степени. А вот когда совпадения становятся буквальными, вплоть до созвучия имен, географических названий и даже датировки событий, — что это может означать?

Возможно, перед нами разные пересказы одних и тех же действительных исторических фактов, пусть и изложенных метафорически, обросших сказочными подробностями?

А впрочем, для древних обитателей нашей планеты битвы с чудовищами, полеты в поднебесье и так далее были психологической правдой. Именно так, и не иначе, они воспринимали, понимали и объясняли мир. И те предания, которые передавались из уст в уста, а потом научились записывать, были для современников более чем реалистическими.

Или, быть может, речь в самом деле идет о тех временах, когда гигантские ящеры спокойно расхаживали по земным просторам? Как хотелось бы перенестись в те доисторические эпохи хоть ненадолго и поглядеть краешком глаза, как же жили наши далекие предки...

На множество таких буквальных совпадений мы натыкаемся, в частности, сопоставляя некоторые сюжеты Авесты со славянскими легендами самого давнего, дохристианского и “добылинного” периода, ныне по крохам собираемыми.

Но вдруг обнаруживаются странные вещи. Словно одно и то же событие подчас дублируется, раздваивается, а то и троится, как в кинокадрах со множественной экспозицией. А потом снова фокусируется, но уже в какой-то новой точке и в новом качестве... И в результате этих “комбинированных съемок”, срежиссированных самой историей, возникает эффект чуда, эффект Всеединства.

Иногда так и хочется присоединиться к сторонникам теории множественных реинкарнаций. Создается впечатление, что одни и те же герои истории вновь и вновь воплощаются на земле, разыгрывая все тот же сюжет и внося в него свои коррективы, чтобы в конце концов добиться оптимального результата.

Вот лишь несколько примеров.

В главе “Предки и традиция”, восстанавливая родословную Заратустры, мы говорили о царе Траэтаоне, победившем трехголового змея Ажи Дахаку, и о его любимом младшем сыне Арье.

Битва с драконом, согласно авестийским текстам, произошла в Эру Скорпиона — по зороастрийскому летосчислению (двенадцать эпох, по тысяче лет каждая).

Известны очень похожие славянские мифы о победе над гигантским змеем, только дрался с чудовищем сам громовержец Перун (в пруссо-балтийских вариантах Перкунас, или Перкунс). Может быть, это просто бродячий сюжет, и ничего более? Ведь любой эпос изобилует так называемыми змееборческими мотивами?

Однако этот смертный бой разгорелся, по мнению исследователя славянской ведической культуры А. Асова, также... в Эру Скорпиона! Правда, отсчет и подсчет времени тут иной, традиционно астрономический и астрологический, согласно которому мы ныне вступаем в Эру Водолея. В этой системе координат Эпоха Скорпиона, а значит, и низвержение дракона приходится на период с XVIII по XVI век до н.э.

Значит ли это, что совпадения чисто случайны? Посмотрим.

Имя Арья, Арий — производное от названия мифической родины арийцев Арьяна Вэджи, “Арийского простора”, от которого древние обитатели Юго-Западной Азии и образовали название страны Иран: Эранвэж — “Иранский простор”.

Но и в славянских мифах, рожденных в краях, весьма от Ирана далеких, тоже встречается имя Арий, иногда звучащее как Орий или Орей. И это тоже великий и почитаемый герой, который, однако, вовсе не погибал от руки братьев-предателей вместе со своими сыновьями. Потому что сыновьями его были... Как бы вы думали, кто?

Послушаем, что говорит по этому поводу первооткрыватель текстов священной “Велесовой книги”, русский эмигрант известный историк, культуролог и писатель Ю.П. Миролюбов:

“Старые люди” на Рождественское Свято рассказывали в Юрьевке: “Когда жили на свете деды дедов и прадеды прадедов, когда пращуры пращуров и щуры щуров пасли скотину в степи далеко, далеко от нашего края, тогда жил Батько Орий, а у него было три сына: Кий, что сделал Киев, Хорув, что живет на Полдень, и от кого хорваты пошли, да Щек, от которого идут чехи”.

Итак, Кий, Щек и Хорив, основатели славянских родов, в том числе и Киевской Руси, — дети Ария!

Если принять как гипотезу, что это тот самый Арий, который воспет в Авесте, то можно предположить: в славянском варианте легенды отец и сын, победоносный Траэтаона и мученик Арья, просто объединены. Да и немудрено: их царствования по времени наложились одно на другое, причем отец пережил сына и впоследствии передал престол непосредственно внуку.

Но эту гипотезу мы принять не можем: действие славянского мифа разворачивается вовсе не в “допотопные” время астрологической Эпохи Скорпиона, оно гораздо ближе к нам, ныне живущим.

Ведь считается, что Киев, основанный старшим сыном Ария-Ория, возник в VI— VII веках. Он фигурирует в русских летописях с 860 года.

Карамзин в “Истории государства Российского” пишет, что к 864 году варяги Аскольд и Дир, придя к берегам Днепра, увидели там “маленький городок и спросили: чей он? Им ответствовали, что строители его, три брата, давно скончались и что миролюбивые жители платят дань Козарам. Сей городок был Киев”.

Таким образом, Арий, отец Кия, Щека и Хо-рива, никак не мог жить несколько тысячелетий назад! И тогда авестийский и славянский герои всего лишь тезки? Или второй — далекий потомок первого? И тогда родоначальники Киевской Руси что-то вроде “внучатых кузенов” пророка Заратустры?

Однако тут возникают новые странности, новые переклички — а значит, и новые версии.

Само имя Кий некоторые ученые возводят к “кей, кюй”, то есть к обозначению божественного кузнеца, соратника громовержца Перуна в борьбе со змеем. В. Иванов и В. Топоров считают: “Украинское предание связывает происхождение Днепра с божьим ковалем: кузнец победил змея, обложившего страну поборами, впряг его в плуг и вспахал землю: из борозд возникли Днепр, днепровские пороги и валы вдоль Днепра (Змиевы валы)”.

И как по мановению волшебного жезла мы опять переносимся в авестийскую Эпоху Скорпиона, во времена Траэтаоны! Ведь ему, как мы уже писали, помог победить Ажи Дахаку возглавивший народное восстание кузнец Кей (Кава)!

Кей, современник Арьи...

Кий, сын и соответственно тоже современник Ария...

Кей, “соратник громовержца”, то есть Перуна... что снова отбрасывает нас в Эпоху Скорпиона, но уже астрологическую!

Однако что же общего между Перуном и Арьей, спросите вы? Какая тут связь?

Она есть! И вполне определенная. Мы докажем ее существование — только не сразу, а перебрав несколько опосредованных звеньев этой загадочной цепи исторических совпадений и перекличек...

Предок Заратустры — на гербе Москвы?

Слишком много совпадений громоздятся друг на друга. Создается впечатление, что само время изменяет свою природу и движется уже не линейно, а циклично. Или, возможно, по спирали...

Двинемся же дальше — не по прямой, а по спирали — и мы. Отец Павел Флоренский называл такой способ исследования “круглым мышлением”, подобным полифонии русской песни, когда важно “бережно собирать конкретную мысль, сгоняя в один затон подмеченные нами водовороты первичных интуиции: верность факту. Это накопление — путь к философской антропологии наших внуков, когда плотно сомкнется цепь ведения с преданием седой древности и всецело оправдается человеческий опыт”.

Итак, Арий, Орий, Ирэдж — разные транскрипции одного и того же имени. Очень похоже звучит и слово Ирий — а ведь это название райского сада у древних славян!

Да и само христианское слово Рай — модификация того же созвучия! Как говорится в Библейской энциклопедии, “слово это персидского происхождения и означает сад”. Если быть более точными, то оно принадлежит не к персидскому, а к авестийскому языку, более древнему, чем фарси, и переводится как “богатство”, “счастье”.

Небесная, райская река Эридан (праведнику Ирий дан) в греческой античной мкфолс-гии была богата янтарем, что сразу переносит нас с Балкан в страны Балтии и на северо-запад России...

Так отвлечемся же на время от кровавых батальных драконоборческих сцен и поговорим о более приятном — о райских кущах...

Зороастрийцы ностальгически мечтали об утраченной благодатной прародине — Арьяна Вэдже, христианская традиция перенесла эту мечту человечества с земли на небеса, в Эдем.

У древних же славян-ведийцев Ирий (Вырей) — страна и земная и небесная одновременно. Это тот край, куда и птицы по осени улетают, и другие животные от всяких напастей перебираются. Как писал Даль: “туда спасается, временем, зверь, целыми косяками, от злого лешего, проигравшего, например, всех зайцев своих в карты другому лешему”.

Туда же уходят добрые люди после смерти, и там нет ни старости, ни болезней, потому что цветет и плодоносит там яблоня с молодильными яблоками — аналог библейского древа жизни.

И древо познания добра и зла растет там тоже: это белая береза вниз ветвями, вверх кореньями, в тех двенадцати корнях — священная мудрость. Произрастает эта волшебная береза на горе Березани. Гора Березань... Попробуйте произнести вслух это словосочетание и сравните с авестийским названием горного хребта Хара Березайти, который кольцом охватывает Хванирату, центр и сердцевину арийских (ирийских?) земель.

По сей день в Православной церкви сохранился обычай в праздник Троицы ставить в храмах и домах букеты из березовых веток.

А до Крещения Руси в эту пору поздней весны или раннего лета справляли Семик — праздник брошенных в землю семян. Лентами, сладостями и цветами украшали ирийское древо березу, как ныне мы украшаем новогоднюю елку. Взяв в руки клечево — букеты из березовых веток, пели в этот день песни, посвященные покровителю плодородия Яриле. “По их верованиям, — утверждает Ю.П. Миролюбов, — Ярила, исполняющий сердца вешней Ярью, несет мир, дружбу и любовь”.

Имена Ярила (Ярило) и Арий тоже, несомненно, родственны. А Ярило нередко в период двоеверия у славян, когда ведические верования постепенно вытеснялись христианством, выступал как Юрий (у хорватов — Зелени Юрай), Егорий или... святой Георгий.

Да-да, тот самый Георгий Победоносец, который с XIV века красуется на гербе Москвы и в честь которого был учрежден военный Георгиевский крест!

Гербовое изображение по очертаниям соответствует иконописному канону: “И ослепительное блистание его вихрем несущегося белого коня, — писал Е. Трубецкой, — и огневой пурпур его развевающейся мантии, и рассекающее воздух копье, которым он поражает дракона (выделено нами. — Т.Д., Е.Л.), все это указывает на него как на яркий, одухотворенный образ Божией грозы и сверкающей с неба молнии”.

Но Георгия Победоносца изображают не только в виде всадника с копьем. Существует иная византийская иконописная традиция, где этот святой — уже не боец, а великомученик — стоит... с собственной отрубленной головой под мышкой.

Действительно, христианская житийная литература повествует о том, что святого Георгия во время гонения на христиан римляне истязали, чтобы принудить к отречению от веры в Христа, но ничего не добились и отрубили ему голову.

Считается, что произошло это в Каппадокии (территория современной Турции) при римском императоре Диоклетиане между 284—305 годами н.э. “Всего-то” за два-три века до предположительной даты основания Киева, если, конечно, соразмерять с масштабами всемирной истории!

И тогда, выходит, Ярило — Арий — это один персонаж, а Арий — Георгий — другой, гораздо более поздний? Либо существуют два Георгия — один Победоносец, другой мученик?

Но вот что любопытно: в ритуалах древнеславянского празднования Ярило к это теплое весеннее божество, божество зелени и цветения, также иногда представлялось казненным, а именно — обезглавленным: посеянное семя умирает, но не навсегда, а лишь для того, чтобы осенью возродиться в колосе.

В русских народных духовных стихах святого Егория трижды “басурмане” предают страшной смерти — то пилой пилят, то топорами рубят, то в кипящей смоле варят, но каждый раз возвращается герой к жизни (в отличие от Георгия житийного). Наконец, сажают Егория в глубокое подземелье — хоронят заживо. Но и оттуда выходит он через тридцать лет, точно зерно, что прорастает через положенный срок:

Ой ты еси, святый Егорий, свет. Храбрый!
Ты за это ли претерпение
Ты наследуешь себе Царство Небесное!

И вновь мы возвращаемся к Арье, предку пророка Заратустры: тот, как мы помним, был обезглавлен своими нечестивыми братьями. И возродиться ему было суждено, увы, лишь через потомков, правда, весьма славных.

Только при жизни этого Арьи — Георгия драконы, возможно, еще бродили по нашей планете, ведь мы так и не знаем в точности, когда жил далекий предок Заратустры, — достоверной, однозначной хронологической локализации жизни пророка до сих пор нет...

Интересно, что почти так же, как святой Георгий, изображается на иконах пророк Илия. Е. Трубецкой описывает его “уносящимся в огненной колеснице, в ярком пурпуровом окружении грозового неба... Пурпуровый грозовой фон, которым он окружен, и в особенности мощный внутренний пламень его очей свидетельствуют о том, что он сохранил свою власть над небесными громами (выделено нами. — Т.Д., Е.Л.)”.

В эпоху двоеверия на Руси ветхозаветный Илья-Пророк унаследовал в народном понимании черты... громовержца Перуна! Вот мы и выполняем обещание, данное читателю в конце прошлой главы. Вот она, связь: Арья — Арий — Ярило — Юрий — Егорий — Георгий — Илья-Пророк — Перун?!

Догадки о преемственности (или идентичности?) эпических героев подтверждаются культурологическими исследованиями. “Многое говорит в пользу божественного статуса Ярилы. Как предполагают, это имя служило эпитетом, определявшим, видимо, громовержца Перуна, который, как и ряд других аналогичных персонажей, сочетал в себе функции бога плодородия с воинскими функциями”, — отмечают, например, В. Иванов и В. Топоров.

Перун, как и святой Егорий, в юности был заточен драконом под землю, только не на тридцать лет, как в более позднем, заземленном варианте сказания, а на целых триста тридцать лет и три года. Задействовано, однако, одно и то же сакральное число три.

И только потом, вырвавшись на свободу, Перун победил дракона.

А былинный Илья Муромец — русская фольклорная трансформация библейского Илии, а следовательно, и громовержца Перуна — сиднем просидел тридцать лет, скованный не недругами, а недугами, но потом встал и победил Идолище поганое. И был он сыном кузнеца: вспомним легендарного авестийского Кея, соратника победоносного Траэтаоны...

Ирий — Илия — Юрий — Арий...

Все возвращается на круги своя. Нет, это не круг, это мистическая спираль духовной истории человечества, его страданий и его побед...

 
 

Назад Наверх Далее
Web-дизайн: 2003 К.М.ПастуховаП.А.Свиридов